Екатерина
Боярских, 1975 г.р.,
родилась и живёт в городе Иркутске. Филолог. Лауреат литературной премии
"Дебют" 2000 года в номинации "Крупная поэтическая форма".
Публикации в журналах "Вавилон", "Сетевая поэзия",
"Новый Берег", "Урал", "Воздух" и т.д.,
антологиях "Нестоличная литература", "An antology of
contemporary russian women poets" (США), "Иркутское время", в
поэтических сборниках "Плотность ожиданий" и "Братская
колыбель" (Москва) и пр. Автор книги "Dagaz" (М., ОГИ, 2005).
Лосиха на камне
Лосиха неосторожна,
она преступает в явь.
Катится камень - старик без лица,
он всё время выносит лосиху вверх,
он всегда обновляет её черты.
Лосиха беременна,
у неё в животе лабиринт.
Его составляют белка, лиса, сова,
журавль, дракон
и кто-то ещё, дурак дураком,
рисунок на камне катится.
Лосиха беременна чесноком,
каждая долька лежит отдельно,
зелёные лапки сложила на животе.
Они выключены, они включенЫ,
они затеряны, защищены,
их уносила в себе, а ношу земли налегке,
вы....ходите стремитесь от сердца легко.
Дошшш....тиххх....прятала их,
пока не хватило сил,
пока не пошёл дождь -
лосиха стала прозрачной, у ней в пузыре пузыри,
живое полно живого, а та, что на камне - карта.
Вот шестипалые ручки гладят её изнутри.
Вороны каркают: - Мама! Мама!
Так и пойдёте. КормИтесь детством, смотритесь по сторонам.
ПростУдитесь - можно на землю холодную лечь....слушшш....тууут....
и вы отберёте, и вас у меня отберут,
живите, докуда даны будут зренье и речь.
...Вся вода - это руки воды, хватающей всё живое.
Пальцами рук и ног вода ощущает землю.
Дошшш....ну дыши, дыши....росинка слушает шелеск.
Дошшш....тиххх....
тихо.
Лосиха уходит
меж каменных белых стен.
СЕРДЦЕ
ПОЛДНЯ
Были полулюди-полуклёны,
были полуклёны-полулоси.
Жили-были, пели-пропадали,
в листьях, в ливнях, в иволгах бродили,
над рекой стояли одноноги.
Пешеходы были многолики,
а дороги были одиноки.
Утром ты меня как день увидишь, в полдень ты меня как день догонишь, в сумерки меня как день пригреешь, ночью ты меня как день забудешь.
Вот трава душица-богомольца,
вот её душице нет покоя,
вот её былинке нет ответа.
То заглянет за реку Десницу,
то по речке Шуйце пропадает,
то она взлетает с комарами.
то дрожит, как серая осинка,
тихая осинка с серой шейкой,
с тонкими зелёными руками,
что ж ты беспокойная такая?
На секунду мир остановился
и его весёлые денёчки
динькают, как ветреные кольца
на лесной невидимой поляне,
на дверной неведомой цепочке.
Утром ты меня как тень заметишь, ночью ты меня как тень укроешь. В полдень ты меня навек обнимешь, в полдень ты меня навек отнимешь, в полдень ты меня как тень отбросишь.
На восходе или на свободе,
на ответе или на рассвете
движется без ветра, без закона,
думает без страха, без обмана
сердце полдня. Божимая травка
шелестé ленива золотая,
а над нею божемоёсолнце.
ГОРА
Смерти нет – то есть сéти нет,
телефон не работает, вот и всё,
едем в поезде в темноте,
ночь горит как костёр.
Телефон не работает, сети нет,
на его экранчике вдалеке
прочитать неправильно, налегке -
«смерти нет».
Проезжаем Братск, темнота кругом.
Так легко бежать мимо чёрных гор
и шептать им, что смерти нет.
Так легко читать мимо мелких букв:
полночь близко, а смерти нет.
В синеву в снегу я бегу, бегу,
помощь близко, а смерти нет.
Боль на на той стороне моста,
бой на белой земле листа,
пустынь-пустынь моей души,
спрячь меня, поспеши.
Иногда мне хочется не успеть,
иногда мне хочется не упасть,
превзойти вопрос, угадать ответ –
а её всё нет.
Сети нет, а может и рыбы нет,
телефон и тот ощущает гнев,
тьма смыкается и горит.
Не о чем говорить.
Телефон оглох, развязалась связь,
несмертельным ядом поили нас,
смертельным ядом поили нас,
а её всё нет.
Время пятится до утра,
время катится как гора,
а гора, гора как дыра, дыра,
разрушена до нутра.
Смерти нет, и я всё бегу, бегу,
а гора не может, а я могу,
а когда горе запрещают ход,
она совершает взлёт.
Но полёт не выдержать никому,
завершает взлёт и стоит в дыму.
Что горам не запрещено?
Молча идти на дно,
распадаться по мелочам,
дать приют меховым вещам,
стать укромным местом, где спать мышам,
а потом становится всё равно –
это разрешено.
Ей становится всё равно –
это предрешено.
Мы невидимы в темноте.
Мир невидимый опустел,
Ни гостей, ни благих вестей.
Только мёртвые языки,
мёртвые города,
псы, живущие на цепи,
смотрящие в никуда.
Посмотри на них - говори, гора, повтори им, что смерти нет. Есть она, - говорит гора, вся разрушена до нутра. Есть она! – говорит гора, вся изгрызена до корней. Она не уйдёт, и я не уйду. Не падёт она, и я не паду. Есть она! - говорит гора, - и я буду с ней. Не она со мной, а я буду с ней и скажу ей, что смерти нет.
* * *
Долго.
В холодном доме, словно в разбитом шаре,
сесть на чужой кровати в зелёном шарфе.
Можно смотреть в окно бы.
Этого слишком много.
Долго – такое слово, его повторяешь долго.
Тени. Как будто в небе прыгают белки, волки,
бегают скороходы
и теплоходы на воле плывут по водам.
Это скороговорка? Это скороговорка.
Только так и поймаешь невидимого неволка.
Тени – как будто в небе сходятся тропы, травы
или такие раны.
Чудь, звёздная широта, дикая и прямая.
Кто беззвучные эти стаи перелистает, допонимает
до Голубиной книги, до верной строчки,
до самой точки – и дальше глянет,
устанет, переустанет, а не вернётся.
Какая тень до родины дочитает, на небо переберётся?
Долго. В холодном свете сидеть на чужом пороге
по времени - на рассвете, у времени – на дороге,
не говорю – вдыхаю и выдыхаю,
не кто такая – куда, для чего такая.
Тьмы тем, снег в снег – аспирин и вата,
это твоя расплата, твоя зарплата,
глупая кочерыжка, бедная деревяшка,
это твоя награда – что ничего не страшно.
Горе меня не видит, город меня не помнит.
Тени. Как будто в небе много холодных комнат.
Вот она, лестница без перил.
Вот она, гостиница без гостей.
Вот они, пропавшие без вестей.
Мир погасил, имени не спросил –
вечный огонь горит.
Он не погас, он горит за нас.
Из нас. Из последних сил.
СТИХИ ПРО
СНЕ
А между тем от неба до земли
всё - перелётный снег, и фонари -
как будто их на волю отпустили,
гуляют всю-то ночку до зари,
а мы им светим, словно фонари,
у нас по двé и пó три головы
в старинном стиле,
стоим, сквозь снег протягивая свет,
я человек, а значит, я предмет,
стою в снегу, а кажется – иду,
переплываю с острова на остров,
перебираюсь с воздуха на воздух.
Я буду снег. Чихаю на ходу -
и всё, я снег, снежинки как химеры,
Бодлер, зараза, и Гомер, холера,
заразны. Кто идёт над бытиём
своим воздушно-капельным путём -
стой! Лучше так – грядéт над бытиéм
своим воздушно-капельным путéм,
поёт, поёт – ай нет, поэт, поэт,
невидимый, неслышимый, как ельник
на фоне поднебесной темноты,
как рано постаревший понедельник.
Когда я снег, засыпавший мосты
и новые придумавший просторы.
Приветствую вас, славные заботы.
Приветствую вас, дивные заборы -
нет, мы другим вас именем укроем,
чтоб вам тепло – не открывайте глаз,
тут только снег, а там, внутри, у вас
цветут сирены и поют сирени.
Приветствую вас, бывшие деревья.
Не изменились – кто вас с места стронет,
когда я снег - пока я - кто я – тонет -
тому назад, топлю, тяну, тону,
люблю, терплю, вверх дном иду ко дну,
вверх дной, спина к спине, у дней в крови,
не двигайся, смотри, замри, зови –
поэзия земли не повторится,
и Китса нет, но, может, вместо Китса
проснётся подорожник или кит.
Поэт земли его не прекратит,
но и не повторит – переведёт.
Прошелестит, курлыкнет, проскрипит -
поди поймай, что сделал переводчик,
поди пойми, как сделан перевод.
А Китс кузнечик. Вместо многоточки
я сыплю снег на место этой строчки –
пусть он её наполнит и поймёт.
Пока я снег. Пока ещё не лёд.
Быть может, в полуметре полутьмы
плывут, как ламантины, Ламартины,
живые белоснежные картины
медлительной поэзии зимы.
А мы – полунемые полу-мы.
Быть может, в полушуме полушага
откроются туманные квартиры.
Нам снег велит, а что - не говорит,
всё для него перо и всё бумага.
А там огонь для путника горит.
и мы узнáем, хоть не узнаём:
бочком к природе повернётся чайник -
и тютчий лик отобразится в нём.
И чай возможен, но невероятен,
пока я снег, не мне о нём судить,
летаю я печально и случайно
а выпаду – и стану обитатель,
и можно будет всем по мне ходить.
Меня следы распишут, отягчая,
и я забуду век, когда я снег.
Увидела во сне стихи про сне,
проснись, про снег, рассыпалось, проснулась,
забылась, оступилась, поскользнулась -
и наступает день, когда я тень.
Иду в снегу по следу за собой.
Приснись, аминь, рассыпься под ногой.
* * *
Я
родился внутри войны
от объевшихся белены
матери и отца.
Ты родился внутри беды
от объевшихся лебеды.
Мы, как они, лишены цены,
они, как мы, лишены вины
и лишены лица.
За домами незрячий лес
веткой трогает небеса,
прозрачен и слеп от слёз.
Да, я видела эту цель,
да, я видела эту цепь
из воска, пряника и свинца –
раба, учителя, мудреца,
все висим над дырявым дном,
и ползём по ней, и грызём друг друга зубами.
Она страшнее, чем нищета,
и хуже, чем слепота.
Холоднее, чем рыбья жизнь,
чем человечья смерть.
Эту вещь называют цепь,
эту вещь называют сеть.
Это неправильные имена,
всё это – не она.
Что метаться искать вину,
ты родился уже в плену.
Последние тридцать лет
нет света, нет никакой воды,
нет никакой еды, нет, нет.
Раненые поют в лесу,
пока из них делают колбасу,
хвалят бога за красоту,
падают на посту.
Что-то огромное нас несёт,
уже спасло и ещё спасёт –
сначала ранит, потом добьёт.
Раненые кричат «вперёд»,
они же плачут «назад, назад»,
когда им больно и тяжело, а им тяжело всегда.
Съешь впрок, пусть тебя разорвёт,
давай загадаем на пальцах, кому куда, кому чума, кому осколки в глаз и сердце.
Ни единое из веществ,
ни единое из существ
не говорит со мной,
потому ли, что мой язык –
это немой язык,
потому что мой знак незнач
и никому не встреч.
Так, дотрагиваясь, сквозя
и не желая лечь,
я приучаюсь по-человеч…,
а он не мир мне несёт, а меч,
который не взять нельзя.
Как объяснить, кто такой ничей,
как расплавить каркас вещей –
на языке печать.
На каком языке мычать,
на каком языке молчать,
на каком языке мечтать
и домечтаться до черноты,
и домолчаться до синевы?
Помни, корни мои честны,
помни, корни твои чисты –
вырваны из любви.
Бесконечность как дождь в пути,
с собой не взять, туда не войти,
как дорожка, как свет луны –
попробуй по ней пройди.
И нигде не найти куста,
чтобы спрятаться, и не найти листа,
на нём чтоб себя оставить,
чтоб он выпал из рукава,
чтоб на нём читались слова,
когда вышибет память.
И нигде не найдёшь ворот,
чтобы стало наоборот.
Граница рядом, она невидима, не охраняется. К ней даже не прикоснуться. Её
идеально защищает само её существование.
Ноги, не проходите мимо.
Люди, не стройте рожи.
Голова, перестань болеть.
Музыка, из туч не лейся.
Мы назовёмся дваждырождёнными.
Дождь врёт, и птичье пенье врёт, а я не вру, но правды не скажу.
Мы дождёмся, дозовёмся, мы родимся.
Мы назовёмся дваждырождёнными.
Одну секунду всё было по правде.
Да, я вышла, тропа войны
кончилась. Это просто свет,
дождь, упрямый зелёный мир.
Родители мои там,
любимые мои там,
хотя и ходят, и на фотографиях их лица не тронуты тлением.
За полями бродячий лес
утрачен как плач, как дым.
Убитые мои там. Любимые мои там.
Я хочу вернуться к своим.
